Тарты, чизкейки, наггетсы, маршмэллоу, смузи и прочие вкусные слова уже давно ведут активную кампанию по внедрению в нашу речь. Кто-то этого не замечает или просто смирился, а кто-то ведёт настоящие партизанские войны против «злостных захватчиков». В качестве идеологии у таких борцов сплошная ксенофобия — «это всё чужое, не так, как у нас заведено, а значит, и существовать оно не должно».

Эта статья была опубликована в журнале OYLA №1(17). Оформить подписку на печатную и онлайн-версию можно здесь.

Учёные-лингвисты зовут такие слова заимствованиями и считают их одним из способов развития любого современного языка. Основная причина их появления — отсутствие соответствующего понятия в языке-приемнике. Это значит — если для перевода одного слова понадобится несколько других, скорее всего, это слово приживётся в языке. Так, к примеру, в нашу речь попали «власть народа», «доска для смешивания красок» и «хорошо продающаяся книга» — они же «демократия», «мольберт» и «бестселлер».

Спор о том, нужны ли заимствованные слова, существует уже давно, ещё со времён наших литературных классиков. Особенно в борьбе за чистоту языка прославился консерватор Шишков, выступавший за замену иностранных слов русскими. Настоящим анекдотом стало его предложение именовать калоши «мокроступами». Сам Пушкин не удержался от колкости в его адрес, употребив французское comme il faut в «Евгении Онегине», добавил следующие строки: «Шишков, прости, не знаю, как перевести».

Что же с нашими кулинарными войнами? Принцип тот же самый. Согласитесь, вместо «запечённой лепёшки с начинкой и сыром» гораздо легче и приятнее просто сказать «пицца». Тем более, что так будет уважительнее к многовековой истории итальянского блюда. И всё же каждое новое слово почему-то воспринимается домохозяйками в штыки.

Все эти лингвистические «проповеди» на кулинарных форумах возникают по одной простой причине — от невежества. От незнания истории, этимологии, нюансов рецепта и просто от неуважения к другим языкам и культурам. Что ж, борьбой с этим мы и займёмся.

Вспомните любой американский фильм или сериал, где есть сцена с завтракающими героями. На столе классический набор — бекон, яйца, кофе и, конечно, панкейки с кленовым сиропом. Странное дело, но до нас эти американские «блины» дошли только сейчас, отстояв очередь на популярность после хот-догов, бургеров, наггетсов и прочих традиционных вкусностей Нового Света. Панкейки пока не заказать в каждом казахстанском кафе, а само слово ещё только гость в нашей речи.

Дословный перевод pancake — пирожное (или торт) со сковородки. Само слово cake — прямой потомок восточно-германского корня kokon, от которого образовался и современный немецкий kuchen (торт, пирог). Чувствуете, к чему всё идёт? Это же родственники нашего слова «кухня»! Такие вот пироги.

Что до нашего блина, то раньше, много веков назад, он был «млин», от слова «молоть», то есть что-то из молотого зерна. Корень этого слова очень древний, а родственные образования от него есть чуть ли не в каждом европейском языке. В том же английском таким родственником нашему блину приходится «mill» — «мельница».

Так почему же панкейки нельзя назвать блинами? Да по той же причине, по которой оладьи нельзя назвать блинами: это не блины. Отличается рецептура теста, принцип жарки, сочетаемость с другими продуктами. Утверждать, что все эти блюда — не близкие родственники, будет, конечно, глупо, но и совсем их не различать — тоже как-то по-дурацки.

С макаронами и пастой в нашей речи такая неразбериха, будто злая мачеха Золушки смешала в кучу спагетти, лапшу, пенне, ракушки, лингвини и рожки, чтобы никто и никогда не смог навести в этом порядок. Кто-то полагает, что макароны — это разновидность пасты, некоторые считают совершенно наоборот, а третьи вообще из принципа заявляют, что паста может быть только зубной или томатной.

Итальянское понятие pasta переводится как «тесто» и охватывает всю прорву мучных кулинарных изысков Италии, кроме, пожалуй, хлеба и пиццы.

Помимо привычных нам макарон (а к этому слову и его происхождению мы вернёмся чуть позже), пастой можно назвать и огромные листы теста для лазаньи (по виду напоминающие тесто для нашего бешбармака), и равиолли (родственники пельменей, только с кучей разных начинок), и много всего другого. Вот только к нам в XVIII веке из всего этого разнообразия пришли только maccheroni — самые обычные полые трубочки из теста, всего лишь один из видов пасты.

К однозначному мнению этимологи не пришли: слово «макароны» возводят и к итальянскому macare — «мять, месить», и к греческому «макария» — «кушанье из ячменной муки». Масла в огонь лингвистической путаницы добавляет и новомодное французское печенье «макарон», родившееся от того же корня.

В общем, когда у нас стали популярны остальные виды сухой пасты, название «макароны» перешло и на них, и только с прошедшим бумом итальянских ресторанчиков и пиццерий пасте удалось сделать первые шаги к возвращению законного звания. В рядах её последователей — наши лучшие кулинары и гурманы. Кто победит в этой войне, ещё неизвестно, ну а пока паста считается профессиональным термином.

«Мой рецепт фрикаделек (или тефтелей, только, прости господи, не митболов!)» — вот такие заголовки можно встретить на любом обычном форуме домохозяек. Американские «мясные шарики» отчего-то вызывают жуткую ненависть у большинства женщин старше тридцати. Парадокс, если учесть, что такие привычные им фрикадельки и тефтели — тоже гости из других языков.

Слово «фрикадельки» подарил нам язык французский, где frittatella означает «жареный». Корень слова, как и предыдущие примеры, общий по всей Европе, так что все съедобное на «фри», будьте уверены, из этой же лингвистической оперы: фрикасе, фритюр, фриттата и, конечно, картошка фри. Что странно, ведь в кулинарных традициях СНГ фрикадельки — часть супа, их варят в бульоне, и причём тогда здесь «жареный»? Европейцы тут не согласятся. В Дании, Германии и Голландии Frikadelle больше напоминают наши котлеты, а фрикадельки по-шведски, которые так любил Карлсон, ближе к тефтелям.

Кстати, о них. Жареные шарики из фарша были придуманы на Востоке, а в Европу рецепт привёз Карл XII, возвратившись из Османской империи. Наше слово «тефтели» произошло от арабского «кюфта», попавшего в наш язык через еврейский. От фрикаделек они отличаются способом приготовления — их жарят, тушат в соусе или запекают, а также тем, что в фарш добавляют рис или хлеб.

Так что же с митболами — заокеанским синонимом тефтелей? Раз всё и так чуже­странное, есть ли смысл игнорировать и их? Это на ваш выбор.

В принципе, нового значения это слово не несёт, но органично вписывается в меню американской кухни. Бессмысленно признавать бургеры, но презирать митболы, верно?

Есть ещё одна известная противоборствующая пара — сэнд­вич и бутерброд, и эти слова тоже, как вы сами понимаете, пришельцы из других языков. Первый обязан своим названием английскому графу Сэндвичу, не любившему отрываться на обеденный перерыв от игры в карты и придумавшему лёгкий способ перекусить, а второй… ну, это просто «хлеб с маслом» на немецком языке. Разница лишь в том, что для сэндвича нужно два кусочка хлеба — сверху и снизу, а для бутерброда только один, и из-за этой-то ерунды и идут все споры: некоторые считают, что бутербродом можно называть и то, и другое. А вы бы назвали бургером котлету только с нижней частью булочки?

За каждым словом любого языка скрывается история, а если слово — название блюда, то история эта ещё и «вкусная». Американская и европейская кухня предлагают бесчисленное множество новых кулинарных шедевров и, соответственно, новых слов — чего бы нам отказываться? Неужели в языке, где мирно уживаются баурсаки и блины, не найдётся места и панкейкам?